Версия от 17.04.2016
(Ссылки типа [...]
открывают дополнения)
Итак, закончив в феврале 1969 года институт и отгуляв положенный по закону месячный отпуск, с марта мы с Юрой приступили к работе в ЛЯР ОИЯИ: он — в группе Ю.П. Гангрского, а я — в секторе В.А. Друина. Зачислили каждого из нас теперь на полную ставку "лаборанта с высшим образованием" - 90 рублей. Через год нас перевели в младшие научные сотрудники с окладом 110 рублей (достаточно скромным, не правда ли?).
Жили мы всё в той же комнате в общежитии на Ленинградской 10, но теперь вдвоём. (Через некоторое время к нам подселили третьего — ляровского аспиранта из Киева Сашу Владимирова, спортивного жизнелюба.) Жилья нам ОИЯИ не предоставил, хотя мы оба были женаты, да и по закону молодым специалистам обязаны были предоставлять жильё. Но хрустальная чистота закона легко разбивалась простой обыденностью — резервов жилья не было. Нас просто поставили в очередь. Жизнь в общежитии, бывшая нормой для студентов, теперь нами воспринималась как серьёзная неустроенность, разрывавшая наши семьи.
Жилищная проблема была не единственной. Первые два года работы в ЛЯР-е мы ещё не чувствовали, что наш путь в науке уже полностью определился. Не было полного удовлетворения своей работой, мы продолжали поиски. Меня всегда влекла физика элементарных частиц и занятия ядерной физикой я рассматривал как временные. Кроме того, мне была неприятна атмосфера высокой степени политизированности, окружавшая работы по синтезу трансурановых элементов. А у Юры кроме интереса к физике элементарных частиц была и определённая склонность к теоретической физике. Поэтому в первые годы мы предприняли ряд попыток сменить область деятельности.
Надо сказать, что первую нашу попытку устроиться в Институт физики высоких энергий в Протвино мы совершили ещё на дипломе, осенью 1968 года. Каким-то образом мы вышли на доктора физ-мат наук П.Ф. Ермолова, договорились с ним о встрече
и поехали в Протвино (втроём: Юра, я и Вадим Коломенский). Там оказалось, что П.Ф. Ермолов занят и нам было предложено
поговорить с его молодым сотрудником П.А. Горичевым, выглядевшем всего на несколько лет старше нас. Разговор продолжался около часа.
Подробностей я уже не помню, но, скорее всего, решающим оказался квартирный вопрос
— в Протвино тоже не было ни жилья, ни перспектив на него. Было видно, что из нас троих Горичеву особенно приглянулся Юра. Протвино нам понравилось — уютный и современный
небольшой город, построенный в сосновом бору, щедро источавшем свой чудесный аромат.
[Ещё о П.Ф. Ермолове и П.А. Горичеве]
Позже, уже работая в ЛЯР-е, в 1969 г. мы с Юрой сделали попытку перейти в теоретики. Решили обратиться в лаборатории теорфизики (ЛТФ) к такому известному учёному как Я.А. Смородинский. Яков Абрамович с нами дружелюбно побеседовал и сказал, что начать надо бы со сдачи теорминимума и только после этого можно будет говорить о чём-то серьёзном. Предложение сдавать теорминимум не было для нас сюрпризом, но не вызвало энтузиазма — мы уже были достаточно загружены на работе и ещё были сыты по горло сдачей экзаменов в институте. Возможно, мы расчитывали на то, что он предложит нам какие-то задачи, чтобы проверить нас в деле и сделать подготовку теорминимума более интересной. Этого не произошло. Скорее всего, поздновато мы предприняли эту попытку. Тем не менее, позже мы как-то обсуждали с Юрой и возможность пойти в теоретическую аспирантуру в ИТЭФ к В.Б. Берестецкому, но это уже было чистой маниловщиной и дальше разговоров дело не пошло.
Более конкретным было наше общение с экспериментаторами. Сначала мы вышли на члена-корреспондента А.Е. Чудакова из ФИАН-а (по списку лауретов Ленинской премии!). Дозвонились к нему в ФИАН и попросили о встрече. Он предложил нам подъехать к нему на работу в ФИАН. На это я сказал, что мы очень заняты на работе (!) и нам была бы желательна встреча в выходные. Тогда он тут же пригласил нас к себе домой. Мы с Юрой в ближайший же выходной поехали в Москву и явились по указанному адресу. В своей большой квартире на Ленинском проспекте Александр Евгеньевич был один, принял нас очень радушно, беседовал с нами часа два. Он распрашивал нас о нашей работе, чем конкретно мы занимаемся, почему хотим уйти. Рассказал о тех работах, что ведёт его лаборатория. В конце он сказал, что в Баксанскую нейтринную обсерваторию он взял бы нас хоть сейчас, но вряд ли мы сами захотим. А возможности взять нас в ФИАН у него нет. Мы обещали подумать. На том и расстались, очарованные этим незаурядным человеком.
Ещё одну попытку перейти в Протвино я сделал уже один в 1970 году. Встречался с доктором физ-мат наук А.И. Мухиным (если я правильно помню, он заведовал лабораторией нейтринной физики). Сначала я с ним побеседовал, потом Адольф Иванович долго выяснял в дирекции возможность взять меня на работу, но это так и закончилось ничем.
После этого я обратился в ЛЯР-е к В.А. Карнаухову, открывателю протонной радиоактивности, с просьбой помочь мне перейти в Москву на физику высоких энергий. Объяснил ему причины своей научной неудовлетворённости и семейной неустроенности. Он отнёсся к моим проблемам очень сочувственно и свёл меня со своим однокурсником доктором физ-мат наук В.Г. Шевченко, недавно организовавшем отдел высоких энергий в НИИЯФ МГУ. Туда меня взяли, что и решило мою судьбу, и за это я пожизненно благодарен Виктору Александровичу, человеку немногословному, но деятельному и доброжелательному.
Моё увольнение из ЛЯР-а проходило таким образом. На имя Г.Н. Флёрова я написал примерно такое заявление:
"Прошу уволить меня по собственному желанию, т.к. мне как молодому специалисту не созданы
в ОИЯИ условия для работы, а именно — моя семья вынуждена проживать вне г. Дубна".
Г.Н. вызвал меня к себе и начал ярко живописать, как в самое ближайшее время очередь продвинется таким-то образом и мне смогут дать комнату. Якобы. Но я в то время уже хорошо представлял себе ситуацию с жильём и его соловьиным песням не поверил. А главное —
сбывалась моя мечта перейти в физику высоких энергий.
В итоге ЛЯР не стал меня удерживать. Но конституционное право на труд молодого специалиста
охранял закон — в течение 3-х лет его нельзя было уволить (а он обязан был отработать эти 3 года по месту распределения). Поэтому на мой переход из ОИЯИ в МГУ требовалось согласие Минатома,
курировавшего ОИЯИ с советской стороны. Там не стали препятствовать моему переходу,
лишь уточнили, есть ли у меня твёрдая договорённость о том, что меня берут в МГУ —
чтобы я не очутился на улице после увольнения из ОИЯИ.
Возможно, что моё увольнение с заявлением о жилищной неустроенности повлияло на то, что Юре вскоре всё-таки предоставили комнату.
Итак, 1970-м годом закончился наш период сомнений и поисков лучшей доли. В первую очередь для нас был минимально решён жилищный вопрос: в феврале 1971 г. Юра получил комнату, что позволило его жене Ане приехать к нему, а я воссоединился с семьёй в Москве, перейдя с декабря в НИИЯФ МГУ. Это стабилизировало и нашу работу, позволив в дальнейшем целиком сосредоточиться на науке.
Тема иного пути позже всплыла лишь однажды — годы спустя, вскоре после защиты кандидатской. Неожиданно Юра стал обсуждать со мной возможность учёбы в Литературном институте. Наверное, он имел ввиду заочное обучение. По Юриной серьёзности было понятно, что он этот вопрос уже обдумывал, это не было экспромтом. Правда, дальнейшего развития в жизни эта тема не получила. Возможно, это было отражением предчувствия того, что ему ещё предстоит написать свою книгу...
И вот уже 20 лет как нет с нами нашего незабвенного Юрия Александровича...
Он был мужчиной — и у него был характер.
У него были принципы — и он не был покладист.
Он был предан науке — и посвятил ей всю жизнь.
У него были идеалы — и они оказались для него дороже жизни.
Увы, никто из нас не пришёл ему на помощь вовремя...
Светлая ему память. Помним и чтим.